Если когда Сократ разговаривал с художниками, занимающимися своим искусством с целью заработка, то и им он был полезен. Так, он пришел однажды к живописцу Паррасию73 и в разговоре с ним сказал: Не правда ли, Паррасий, живопись есть изображение того, что мы видим? Вот, например, предметы вогнутые и выпуклые, темные и светлые, жесткие и мягкие, неровные и гладкие, молодое и старое тело вы изображаете красками, подражая природе. Верно, отвечал Паррасий. Так как нелегко встретить человека, у которого одного все было бы безупречно, то, рисуя красивые человеческие образы, вы берете у разных людей и соединяете вместе какие есть у кого наиболее красивые черты и таким способом достигаете того, что все тело кажется красивым. Да, мы так делаем, отвечал Паррасий. А изображаете вы то, что в человеке всего более располагает к себе, что в нем всего приятнее, что возбуждает любовь и страсть, что полно прелести,– я разумею духовные свойства? Или этого и изобразить нельзя? спросил Сократ. Как же можно, Сократ, отвечал Паррасий, изобразить то, что не имеет ни пропорции, ни цвета и вообще ничего такого, о чем ты сейчас говорил, и даже совершенно невидимо? Но разве не бывает, что человек смотрит на кого-нибудь ласково или враждебно? спросил Сократ. Думаю, что бывает, отвечал Паррасий. Так это-то можно изобразить в глазах? Конечно, отвечал Паррасий. А при счастье и при несчастье друзей, как ты думаешь, разве одинаковое бывает выражение лица у тех, кто принимает в них участие и кто не принимает? Клянусь Зевсом, конечно, нет, отвечал Паррасий: при счастье они бывают веселы, при несчастье мрачны. Так, и это можно изобразить? спросил Сократ. Конечно, отвечал Паррасий. Затем, величавость и благородство, униженность и рабский дух, скромность и рассудительность, наглость и грубость сквозят и в лице и в жестах людей, стоят ли они или двигаются. Верно, отвечал Паррасий. Так, и это можно изобразить? Конечно, отвечал Паррасий. Так, на каких людей приятнее смотреть, спросил Сократ,– на тех ли, в которых видны прекрасные, благородные, достойные любви черты характера или же безобразные, низкие, возбуждающие ненависть? Клянусь Зевсом, Сократ, тут большая разница, отвечал Паррасий. Однажды Сократ пришел к скульптору Клитону74 и в разговоре с ним сказал: Прекрасны твои произведения, Клитон,– бегуны, борцы, кулачные бойцы, панкратиасты75: это я вижу и понимаю; но как ты придаешь статуям то свойство, которое особенно чарует людей при взгляде на них,– что они кажутся живыми? Клитон был в недоумении и не сразу собрался ответить. Тогда Сократ продолжал: Не оттого ли в твоих статуях видно больше жизни, что ты придаешь им сходство с образами живых людей? Конечно, отвечал Клитон. Так вот, воспроизводя то опущение или поднятие при разных телодвижениях, то сжатие или растяжение, то напряжение или ослабление, ты и придаешь статуям больше сходства с действительностью и больше привлекательности. Совершенно верно, отвечал Клитон. А изображение также душевных аффектов у людей при разных действиях разве не дает наслаждения зрителю? Надо думать, что так, отвечал Клитон. В таком случае у сражающихся в глазах надо изображать угрозу, у победителей в выражении лица должно быть торжество? Именно так, отвечал Клитон. Стало быть, сказал Сократ, скульптор должен в своих произведениях выражать состояние души. Однажды Сократ пришел к Пистию, специалисту по изготовлению панцирей. Пистий показал ему панцири хорошей работы. Клянусь Герой76, Пистий, сказал Сократ, прекрасное изобретение – панцирь: он прикрывает у человека части тела, нуждающиеся в прикрытии, и вместе с тем не мешает действиям рук! Но скажи мне, Пистий, продолжал Сократ, почему ты продаешь дороже других свои панцири, хоть ты делаешь их не крепче, чем другие, и не из более дорогого материала? Потому что, Сократ, я делаю панцири с соблюдением пропорции, отвечал Пистий. Как же ты показываешь эту пропорциональность – мерой или весом, назначая за них более дорогую цену? Ведь, я думаю, ты не все их делаешь одинаковыми и похожими, если только ты делаешь их каждому по мерке. Клянусь Зевсом, так и делаю, отвечал Пистий: без этого в панцире нет никакого толку. А телосложение у человека бывает у одного пропорциональное, у другого непропорциональное? спросил Сократ. Конечно, отвечал Пистий. Так, как же ты делаешь, чтобы панцирь был по мерке человеку с непропорциональным сложением и в то же время был бы пропорциональным? спросил Сократ. Точно так же, как делаю его по мерке, отвечал Пистий: панцирь по мерке и есть панцирь пропорциональный. Пропорциональность ты понимаешь, по-видимому, не безотносительно, сказал Сократ, а по отношению к тому, кто носит панцирь, совершенно так же, как если бы ты сказал, что щит пропорционален для того, для кого он по мерке; то же самое касается, по-видимому, судя по твоим словам, и военного плаща и всех вообще предметов. Но, может быть, в том, что панцирь приходится по мерке, есть и еще какая-нибудь не малая выгода. Скажи, Сократ, если знаешь, отвечал Пистий. Панцирь, сделанный по мерке, меньше давит своей тяжестью, чем сделанный не по мерке, при одном и том же весе, сказал Сократ. Если он сделан не по мерке, то он или висит всей тяжестью на плечах или сильно надавливает на какое-нибудь другое место тела, и через это неприятно и тяжело его носить. Если же он сделан по мерке, то тяжесть его распределяется по разным местам: часть ее несет ключица и надплечие, часть – плечи, часть – грудь, часть – спина, часть – живот, так что он почти не похож на ношу, а скорее на предмет, приложенный к телу. Ты указал как раз на то качество, за которое я так дорого ценю свою работу, сказал Пистий, некоторые, однако, охотнее покупают панцири раскрашенные и золоченые. Ну, если они только из-за этого покупают панцири, сделанные им не по мерке, сказал Сократ, то они, кажется мне, покупают раскрашенный и золоченый вред. Но ведь тело не остается всегда в одном и том же положении,– то бывает в наклоненном, то в прямом: так как же могут быть по мерке панцири, сделанные точь-в-точь по человеку? Никоим образом, отвечал Пистий. Ты хочешь сказать, заметил Сократ, что по мерке приходятся не те, которые сделаны вполне по человеку, а те, которые не беспокоят его при употреблении. Ты угадал, Сократ, и совершенно верно понимаешь дело, отвечал Пистий.